На повороте - Страница 37

* Беклин Арнольд (1827-1901) - швейцарский художник-символист, автор картин "Остров мертвых", "Поля блаженных", "Священная роща" и др. Был популярен в буржуазной среде.

** "Орля" - повесть Ги де Мопассана (1887).

Сергей с удивлением поднял голову.

- Неужели вы все это серьезно говорите! Ведь это положительно какой-то бред и притом довольно смешной... Только я бы вас попросил, Владимир Николаевич,- оставьте говорить об этом. Я сегодня чувствую себя ужасно нервно.

- Хорошо. Да в сущности я, конечно, не говорю серьезно о разных там мертвецах или привидениях, не говорю и о мопассановских невидимках Орля. Я только говорю о мопассановской "глубокой тайне невидимого". Ведь именно ее только Мопассан и символизирует в образе "Horla". Согласитесь, что эта тайна действительно глубока и страшна. Мопассан говорит: "Все, что нас окружает, все, что мы замечаем, не глядя, все, что задеваем, сами того не сознавая, трогаем, не ощупывая,- все это имеет над нами, над нашими органами, а через них и над нашими мыслями, над самым нашим сердцем - быстрое, изумительное и необъяснимое действие"... Разве это не страшно и разве это не правда? взволнованно спросил Токарев.- Человек был еще свободен, когда он эти силы олицетворял в существах, стоящих вне его,- с ними по крайней мере можно было бороться, против них стояла свободная, самоопределяющая душа человека. А теперь все эти существа переселились внутрь его, в его мозг, в сердце и кровь... И что теперь ждет человека? Вы помните этот страшный вопль Мопассана: "Царство человека кончилось!.. Горе нам!.. Горе людям!.. Пришел он... как его зовут? Мне кажется, он выкрикивает мне свое имя, но я не слышу его... О да, он явился!.. Ястреб съел голубку, лев пожрал буйвола с острыми рогами... Всему конец!.. Он во мне, он становится моею душою!.. Что делать? Горе нам!.."

Токарев дрожал мелкою дрожью, в голосе звучал ужас, как будто действительно это таинст-венное "невидимое" стояло здесь в темноте... Но и в ужасе своем Токарев чувствовал, как Сергей нервно вздрагивал. И становилось на душе злобно-радостно.

Сергей резко возразил:

- По-моему, все это только очень характерно для самого Мопассана. Да, пожалуй, и для вас... Что спорить, "тайна невидимого" глубока. Но трус и жалкая тряпка тот, кто поддается этому невидимому.

- Сядем здесь! - коротко и решительно сказал Токарев и опустился на косогор под молодою лозинкою.

Он сказал уверенным, властным голосом, и Сергей послушался. Токарев приобрел над ним странную власть.

Горизонт, прежде резко очерченный, затянулся на юге мутною мглою и стал сливаться с небом. Потянуло влажною прохладою. Токарев в волнении поглядел вдаль: пройдет полчаса - и жуткое очарование ночи исчезнет.

Небо покроется мутными облаками, лениво засеет окладной дождь.

Он медленно заговорил:

- Вы сказали: тот, кто поддается "невидимому",- трус и жалкая тряпка. Удивительное дело! Перед вами стоит громадный вопрос, а вы хотите решить его парою презрительных руга-тельств... Нет, Сергей Васильевич, такие вопросы так не решаются! Вопрос о том, что же делать, если это невидимое бесповоротно покоряет тебя. Ну, хорошо,- трус, жалкая тряпка... Ведь это сказать легко. А когда в жизни встает такой вопрос, то можно с ума сойти от ужаса... Вы знаете, отчего умерла Варвара Васильевна? - Он задыхался и медленно перевел дух.- Она заразилась сапом... Но она не нечаянно заразилась, а нарочно!.. Она не остановилась перед такого рода смертью, чтоб окружающие близкие думали, будто это - несчастная случайность. А убила она себя именно потому, что чувствовала приближающуюся победу "невидимого".

Даже сквозь темноту Токарев видел, как на него смотрело смертельно-бледное лицо Сергея с остановившимися глазами. Вдруг Сергей решительно сказал:

- Это не может быть!.. Она могла бы это сделать, она на это способна. Но никогда ни вам, никому она не созналась бы в этом!

- Да. Видите, оно так и есть. Но однажды - помните, в тот вечер, когда с вами произошел припадок,- она созналась мне, что чувствует приближение и победу "невидимого". Чтоб не поко-риться ему, она видела только одно средство - смерть. Но чтоб эта смерть поменьше доставила горя близким. Разговор был чисто отвлеченный... Ну, а перед самою смертью, почти уже в бреду, она взяла с меня слово никому не рассказывать о нашем разговоре... Как вы думаете, можно из этого что-нибудь заключить?

- Чче-ерт, чче-ерт!..- простонал Сергей и стиснул голову руками. Он поставил локти на колени и сидел, все так же стиснув голову.

Строгим, беспощадным и проникающим голосом Токарев говорил:

- Ну, и что же? Она поступила правильно? В этом настоящий выход?.. Нет, это ужасно и до безумия ненормально! А между тем именно ваши взгляды, ваша прямолинейная требовательность и делают возможными подобные ужасы. Это отрицать вы не можете. И не можете также отрицать, что вы запираете для живого человека все выходы. Необходимо серьезно и пристально приглядеть-ся к "невидимому". И только тогда, призвав всю его силу и неизбежность, возможно прийти к какому-нибудь выходу.

Сергей вскочил на ноги. Сверкнув глазами, он крикнул:

- К чему вы все это говорите?! Вы Вариною смертью хотите оправдать себя! Да неужели вы не чувствуете, какая разница между нею и вами? Из ее смерти возникает громадный вопрос,- да, громадный и ужасный по своей серьезности. Но вы к этому вопросу и боком не прикасаетесь!

Токарев замолчал, сбитый с позиции, не зная, чтО возразить. Упавшим голосом он загово-рил:

- Хорошо! Скажем, вы правы. Я не хуже вас вижу разницу между нею и собою. Но вдумай-тесь немного в то, что я вам скажу. Слушайте. Я обыкновенный, маленький человек. Мне судьбою предназначено одно: жить смирно и тихо, никуда не суясь, не имея никаких серьезных жизненных задач,- жить, как живут все кругом: так или иначе зарабатывать деньги, клясть труд, которым я живу, плодить детей и играть по вечерам в винт. Но, видите ли, в жизни каждой самой болотной души бывает возраст, когда эта душа преображается,- у нее вырастают крылья. Если окружающие обстоятельства благоприятствуют, то ее смутные, неопределенные порывы оформли-ваются в стремление к ясным идеалам. И человек идет за них на борьбу, на гибель и не может понять, как можно жить, не ища в жизни смысла, не имея всезахватывающей жизненной задачи. Проходит несколько лет. Крылья высыхают и отваливаются, и сам человек ссыхается. Все недавнее становится для него совершенно чуждым и мертвым.